Тони Хоукс - Теннис на футбольном поле [Играя в теннис с молдаванами]
Теперь я участвовал в семейной жизни. Адриан все чаще вылезал из своей комнаты, чтобы поговорить со мной. В глазах Елены, которая всегда была на моей стороне, я был почти идеальным заезжим дядюшкой, тем более что в школе она сама сделалась популярной личностью, после моего появления на уроке английского. Григор, который, казалось, искренне удивлялся всякий раз, когда я возвращался домой, что со мной по-прежнему невозможно поболтать по-румынски, проявлял расположение по-своему: хлопал по спине, клал руку мне на плечо, когда проваливалась очередная попытка завязать беседу. Преграды рушились. Я начал чувствовать себя членом семьи.
Однажды меня пригласили в гостиную выпить со старым школьным товарищем Григора Анатолием, офицером который пришел обмыть свое повышение и новое звание полковника. Гордо стоя посреди комнаты в парадной форме, он обеспокоенно покосился на чужака; очевидно, таких как я, он рассматривал исключительно в качестве потенциального противника. Однако после стопки коньяка он успокоился, мы сфотографировались вместе и исправили пару неверных суждений, которых придерживались, о лидерах наших стран. Теперь я знал, что Горбачев – придурок, а Анатолий – что Маргарет Тэтчер выжила из ума.
Марчел был оперным певцом, братом Андрея из «Флайинг поустмен», парнем с чрезвычайно громким голосом; мы с ним познакомились в первое утро моего пребывания в стране. Он пообещал организовать машину с водителем, чтобы съездить в Старый Орхей, где мне предстояло снимать на камеру, как он поет молдавский национальный гимн на вершине утеса. Лучшего способа продемонстрировать Артуру музыкальный номер, который проигравшему в пари придется исполнять самому, и придумать нельзя было. Единственной разницей между выступлениями будет то, что Марчел станет петь одетым, а Артур – голышом. Я позволил себе мысленно хохотнуть, отважно забыв о том, что, судя по течению событий, петь нагишом, скорее, буду я сам.
Стояло морозное осеннее утро. Марчел пообещал забрать меня из дома в девять. В десять я начал сомневаться в том, что он приедет. К одиннадцати моя злость иссякла. Я понял, что ненадежность – еще одна характерная молдавская черта. Коринна дважды договаривалась с неким местным журналистом об интервью со мной, и оба раза никто не явился. Никто не перезванивал с извинениями, ничего не объяснял и даже не пытался назначить встречу на другой день. Вероятно, газете не было интересно, что английский комик приехал в Молдавию, чтобы обыграть национальную футбольную сборную в теннис. Страшно подумать, что нужно сделать, чтобы молдавская газета снизошла до упоминания твоего имени где-нибудь на внутренней полосе. Я спросил Коринну, и та ответила: прессу так долго контролировали, что она до сих пор не обрела собственный голос.
– Надо помнить, – довольно поэтично выразилась Коринна, – что более полувека мы были птицами в клетке. Теперь клетка открыта, но летать мы разучились.
Эта фраза помогла мне понять многое из того, с чем я здесь сталкивался.
– А можно добраться до Старого Орхея на автобусе? – спросил я Адриана, который был только рад отвлечься субботним утром от рутинных занятий по дому и выключил на время пылесос.
– Думаю, да, но ведь Марчел заказал машину.
– Возможно, однако он не затруднил себя тем, чтобы заехать за мной.
– Это меня не удивляет. Мне кажется, он странный, – заметил Адриан, который составил мнение о Марчеле после разговора по телефону, в процессе подготовки к сегодняшнему несостоявшемуся событию.
– Может, меня и подставили, – торжественно объявил я, – но сегодня слишком чудесный день, чтобы его пропускать, поэтому я собираюсь съездить в Старый Орхей на автобусе.
– Думаю, это непросто, – осторожно заметил Адриан.
– Может, и так, – сказал я, принимая горделивую позу великого путешественника, который отправляется в эпический поход. – Но увидишь, я справлюсь, ведь мне неведомы неудачи.
Вместо улыбки, на которую я рассчитывал, Адриан молча включил пылесос. Пусть он и справился со своей первоначальной холодностью, но все еще оставался единственным членом этой семьи, кого я никак не мог рассмешить. Крепкий орешек.
Первая часть путешествия прошла довольно легко. Я стал своего рода специалистом в искусстве поездок на макси-такси и поэтому, когда пришел на автобусную станцию, чувствовал себя вполне уверенно. А почему не быть уверенным? Я бывал здесь дважды, перед поездками в Сороку и Приднестровье, и никаких трудностей не испытывал. Правда, я был с Юлианом, но, право, что сложного в том, чтобы купить билет и сесть на автобус? У билетных касс толпились люди, такой сумятицы субботним утром я еще не наблюдал. Я встал в очередь за билетами в четырнадцатую кассу и через десять минут приблизился к заветному окошку. Однако всякий раз, едва я собирался открыть рот, чтобы начать переговоры с кассиршей, кто-нибудь бесцеремонно влезал передо мной. Это продолжалось до тех пор, пока не осталось никого, кто хотел бы влезть без очереди, и я наконец смог обратиться к женщине, которая сидела за разделявшим нас поцарапанным стеклом.
– Orheiul Vecchi, va rog, – сказал я, как смог, по-румынски.
Женщина покачала головой. Я повторил. Она снова покачала головой. Что она хочет сказать? Что Старый Орхей не существует? Что я должен смириться? Я попробовал еще разок.
– Orcheiul Vecchi, va rog.
В этот раз она показала куда-то в сторону. Бесполезно. Мне не нужно направление. Мне нужен билет. Я молча стоял перед кассой, а женщина произнесла что-то по-румынски, чего я не понял. Сообразив, что перед ней иностранец, она повторила то же самое, громче и быстрее. Я кивнул, развернулся и побрел в сторону, решив, что просто не понравился этой женщине и что, возможно, мне больше повезет в пятнадцатой кассе.
Не знаю, может, в этой стране абсолютно иные правила стояния в очередях, но я определенно не мог их понять. Мне очень не нравилось правило, которое можно сформулировать так: когда подходит очередь англичанина, огибайте его справа и отпихивайте левой рукой.
Все десять минут, в течение которых я был соблазнительно близок к тому, чтобы меня обслужили, я смотрел на кассиршу в будке и успокаивал себя тем, что, хоть мне это и начинало порядком надоедать, я никогда не буду выглядеть таким злобным, как она. На фотографии с именем, приклеенной к окошку, она выглядела ужасно, но, честно говоря, фото ей льстило. Ее звали Лолита Левченко. Лолита – имя, которое вызывало в мыслях образ чувственной юной красоты. Вызывало до сих пор. Здешняя жирная Лолита средних лет, чтоб ее, дождалась момента, когда я соберусь упомянуть место своего назначения, и решила позвонить. Думаю, звонила она вовсе не агенту по поводу съемок для модельного агентства в Сан-Тропе.
– Orheiul Vecchi, va rog, – сказал я, когда она наконец занялась делом и закончила общаться с парнем; который влез передо мной.
– Casa patruzece, – сказала она, махнув куда-то вдаль.
Ага! Это я понял. Это означало, что мне требовалась сороковая касса. Почему именно она, выяснить я не сумел, но, судя по энергичным жестам маленьких толстых пальцев, сороковая касса была где-то в соседнем здании.
Я пошел туда, куда указал палец кассирши, и очутился на улице, точнее на многолюдном рынке, по которому люди бродили с курами и другими птицами и животными, зажатыми под мышками или засунутыми в сумки. Предположив, что это не сороковая касса, я вернулся на вокзал. Однако после четырех кругов по зданию удача так и не улыбнулась, поэтому я снова вышел наружу, где один парень тут же попытался продать мне живую индюшку. Я отклонил предложение, отчасти потому, что вообще-то мне требовался билет в Старый Орхей, а не индюшка, а отчасти потому, что только полный идиот купит первую попавшуюся индюшку. (И вообще, мудрый покупатель, до того как направиться в сторону ближайшего рынка, сперва проштудирует журнал «Индюшка-ревю».)
Рынок изобиловал людьми, и на миг-другой меня взбодрила эта безостановочная суета. Казалось, здесь можно купить все на свете – одежду, электротовары, инструменты, кухонные принадлежности, живых животных, рыбу и даже лекарства. Несколько дней назад Юлиан сказал, что большая часть лекарств на прилавках пожертвована правительству иностранными благотворительными организациями, но оказалась выставленной на продажу из-за царящей в стране коррупции. Бедняки, роившиеся вокруг, вынуждены были платить за безвозмездные дары их стране, и в результате кому-то из них приходилось продавать индюшек, чтобы приобрести здоровье для семьи.
Поток клиентов принес меня к одноэтажной кособокой постройке, я поднял взгляд и увидел над стеклянными окошками цифры 40–44. Ага! Касса номер сорок здесь. Мудрые компетентные органы, очевидно, считали, что продажа билетов в случайных местах сделает жизнь путешественника гораздо интереснее, чем если продавать все в каком-нибудь привычном месте, вроде автовокзала.
